— Неком рат, неком брат…
— Эт да… У нас говорят: кому война, а кому мать родна.
Но мысли сербов о другом:
— Так одним селением жить — это как?
— А никак. Такого никак не обещаем. Пойми, Марко, мы тут делаем единое. Хавир родоплеменных не будет, эта тема еще на Земле-один скисла. Мы одной семьей, да? А там — кто кем может. Кто на пароходе, кто с косой, а я вот — торпедой.
— У вас и брот есть?!
— Чего? А, пароход… Ну а как же, все серьезно, как иначе отсюда людей выводить? Не степью же гнать, не в гулагах.
— А язык?
— Да и говорите в семьях! Но детям преподавать не будем. Один язык в анклаве — русский, и никаких вторых и третьих государственных. Вот смотри, у нас в группе есть татарин, казачина интеллигентная, русский алкан и я, коктейль из трех народов. И все мы русские, давным-давно.
— Народ кой не познаие свою прошлост, не заслужуе ни будущност.
— Ты, Марко, человек поживший, в понятия врубной, знаешь, что тут главней оценка прошлого, а не сама история с фактами наголо. Вот и оценивай реально, без байды, делай выводы. На одном и том же детей разному научить можно.
Я слушал эту радиопьесу, думал, оценивал.
При первом же контакте с потеряшкой сразу все смекнешь и поймешь — как кто настроен, люди уже многое успели передумать за эти тяжкие дни страха и неизвестности. Все мы по-житейски расчетливы, все видят выгоды и удобства. Только нужно эти «удобства» увидеть, ясные, конкретные, а ведь они разные у людей. Сербы, если вы не знаете, народ достаточно сложный, южный, хвастливый не без причин. И они давно привыкли носить всю свою скорбь и вечную песнь об исключительной самости с собой — поди оторви эти факторы сейчас от национального характера. Так что лучше сразу все иллюзии вышибать — правильно Сомов базар разводит.
— А не хочем?
— Ништяк, живите, как хотите, воля ваша, это свято.
— Русские помогут?
— Помощь, Марко, есть реакция на правильный движняк, даже если сил у кого в ноль, — терпеливо пояснял Гоблин. — Остальное есть кормежка. Кормежки не будет. Оставайтесь, поможем и так, только путь свой покажите — каков он у вас будет? Тихо тут вымирать, от всех по кустам прячась? Но и прессовать никого не будем: тут уж кто как делит. Свое склеите — Бог помощь.
— Човек без слободе као риба без воде.
— То и оно, что человек… Вот и будьте свободными людьми. Знаешь, во мне ни зырянин, ни старожильский сибиряк свободы не просит. А вот русский, жестко российский требует — хрен согнешь, зуб дам. Вспомни Европу: американцы всех по маленьким норам развели, объединиться не дали. А сами? Сами не хотят, кучкуются. Че нам, и тут ждать, когда такие «американцы» появятся и всех запрессуют?
Вот как Сомов валит, уже и пиндосов приплел… Но так оно и есть. Нельзя нам национальные кварталы плодить, если начнем хоть краем — считай, все пропало, опять старая Земля слепится, опять все сначала, драки и кровь навеки. Иначе ничего путного не сплавится, вперемешку надо жить, привыкать. Сколько мы вечерами у радиста в «клубе» слов протерли в этой теме…
— Едина Россия?
— Тьфу на тебя! — испугался Гоблин. — В смысле, партия у нас такая была, да… А так — да, единая. Посуди сам, мы вас искали. Искали не немцев, не бельгийцев, а вас, как братьев. Зачем? Да чтобы вместе шишку в этом мире держать. Свободно.
Вот такие у Гоблина понятия о свободе.
Короче, с этим мы сербов и оставили в покое, для раздумий и советов.
А сами махнули на юг, решили пролететь скоренько, глянуть, может, и найдутся ушедшие, если вдруг поумнели в пути. Жаль, далеко запрыгнуть у нас никак не получится: лимит времени операции, задачи, запас топлива… Отдельная тема. Прыгнули мы с Мишкой в квадры и уехали в поиск до вечера, до сербского ответа — конкретного, окончательного.
Съездили зря, спустились на юг на сто километров: нет людей. Или не выходят. Во всяком случае, следов пребывания не видно, впрочем, что тут безоружным делать-то? Местность все опасней становится, лес все гуще и выше, хищники все чаще, судя по следам. Сербы даже не пробовали в степи охотиться, хотя бизонов видели, — нет оружия с достаточной дальностью поражения, а места на зверя не засадные. Кроме бизонов, которых в этом секторе сейчас нет, стада круг завершают, по волжской стороне Междуречья идут, в степи бегают сайгаки, быстрые, верткие. Их еще сложней брать. Сербы пользовали лесных оленей и прочую боровую дичину.
Вернулись мы к вечеру, чуть поговорили, и я понял — сладится.
Потому и отошел к машинке, типа понаблюдать, а на самом деле — чтобы над душой в такой момент не висеть. А этот бугай неотесанный орет.
О, чувствую, можно рацию доставать!
Гоблин рукой машет — подходи мол, исторический момент.
— Спасибо вам за хорошие слова. Я знаю, что православние русские никогда не думают плохо о сербах. Серби по тому очень любиат русский народ. Наши язики очень похожи… Мы думали, что же, мы выразили различные слова… В прошлом ми наверно били один народ. Все это так, в конце концов мы согласились.
— «Вышка», ответь «Кастету». Прием.
Все наши переговоры с замком или кораблем отныне и навсегда ведутся с использованием шифратора-скремблера: сигналы станций сильные, расстояния большие, потому никаких открытых всему миру базаров. Если кто и услышит разговор, то это будет сплошной: «бурль-бурль-бурль».
— «Вышка» в канале. Докладывай.
— Под запись, окончательно. Сербы, монокластер. Пять мужиков, десять женщин, четверо детей… Есть «плюсик», Юра!
— Да знаем про «плюсик», Костя. У Главного уже тренькнуло. В общем, принял, передам по цепи.